Между тем, любвеобильный монарх стал подумывать об очередной женитьбе. Он обратился к королю Франции с просьбой прислать к нему несколько придворных дам, чтоб он мог остановить на одной из них свой царственный выбор. Однако тот ответил, что не собирается выставлять своих дам напоказ, будто кобыл на ярмарке. Тогда Генрих предложил руку и сердце вдовствующей герцогине Миланской, которая ответила, что согласилась бы подумать о такой партии, будь у нее две головы, но одной рисковать боится: В конце концов Кромвель доложил королю, что в Германии есть принцесса-протестантка (приверженцев реформированной религии назвали протестантами, потому что они были против злоупотреблений и поборов не-реформированной церкви), что зовут ее Анна Клевская, что она красавица, и охотно примет его предложение. Король поинтересовался, крупная ли она женщина, — ему хотелось иметь жену по дороднее. «О да! — ответил Кромвель. — Подойдет в самый раз». Не поверив ему на слово, король отправил в Германию своего знаменитейшего живописца Ганса Гольбейна, заказав ему принцессин портрет. У Ганса Анна получилась миловидной, король остался вполне доволен, и свадьбу назначили. Мне трудно сказать, заплатил ли кто-то художнику, чтоб тот приукрасил портрет, или сам он польстил принцессе из сугубо деловых соображений, как случалось не с одним мастером и до него, но только я знаю, что когда Анна пожаловала в Англию, король, встречавший ее в Рочестере, увидел ее первым, обозвал «здоровенной фландрской кобылой» и наотрез отказался на ней жениться. Жениться ему однако пришлось, — дело слишком далеко зашло, но приготовленные для принцессы подарки он зажал и даже не глядел в ее сторону. Сватовства этого Кромвелю он так и не простил. Именно с него и началось падение этого человека.

Когда Анна пожаловала в Англию, король наотрез отказался на ней жениться

Враги Кромвеля, выступавшие за нереформированную веру, тоже не сидели сложа руки, они подстроили встречу короля на государственном обеде с племянницей герцога Норфолка Екатериной Говард, юной особой, которая отличалась обворожительными манерами, хотя была малорослая и не особенно хорошенькая. Влюбившись в нее с первого взгляда, король вскоре развелся с Анной Клевской, облив ее перед этим грязью за то, что она якобы имела возлюбленных до замужества и, видите ли, унизила этим его достоинство, а потом женился на Екатерине. Вполне может быть, что всем дням в году король предпочел для свадьбы тот, когда он отправил своего верного Кромвеля на эшафот и велел отсечь ему голову. Еще в честь торжественного события он сжег сразу нескольких отрицавших католическое учение протестантов и нескольких не признававших его главою церкви католиков, причем по его приказу тех и других доставили к костру в одной повозке. А народ стерпел и это, и во всей Англии не нашлось ни одного непокорного дворянина.

Но есть все-таки справедливость на белом свете, и вскоре выяснилось, что за Екатериной Говард до замужества водились те самые грешки, в которых король, не имея на то никаких оснований, подозревал свою вторую жену Анну Болейн. И снова беспощадный топор оставил короля вдовцом, а королева отошла в мир иной, разделив участь многих, кому выпало жить в его царствование. Но и в таком положении Генрих нашел себе занятие по душе, — он взялся руководить сочинением религиозной книги под названием «Учение, необходимое каждого христианина». В это время, как мне кажется, он вообще-то немного повредился умом: изменил самому себе, выказав, вопреки своему обыкновению, преданность Кранмеру, которого герцог Норфолк пытался погубить вместе с другими своими врагами. Однако король взял сторону Кранмера и однажды вечером дал ему перстень, велев показать его завтра в суде, когда ему будет предъявлено обвинение в измене. Кранмер послушал его и посрамил недругов. Скорей всего, король полагал, что он ему еще понадобится.

Представьте себе, Генрих опять женился. И что самое странное — в Англии нашлась еще одна женщина, которая согласилась стать его женой, звали ее Екатерина Парр и была она вдовой лорда Латимера. Екатерина придерживалась реформированной веры и при всяком удобном случае донимала короля спорами о различных тонкостях религиозного учения. Она едва не поплатилась за это жизнью. После одного из таких разговоров раздосадованный король велел Гардинеру, епископу из числа сторонников папы, выдвинуть против жены обвинение, которое неизбежно привело бы ее на эшафот, разлучивший с жизнью ее предшественниц. К счастью, кто-то из друзей вовремя предупредил ее, случайно наткнувшись на оброненную кем-то во дворце бумагу. От страха Екатерина занемогла, но когда король явился с намерением окончательно загнать жену в угол, вытянув из нее еще кое-какие суждения о религии, она ловко обвела его вокруг пальца, убедив, что обсуждала с ним такие вопросы, чтобы дать его и самой приобщиться к его великой мудрости, и Генрих поцеловал ее и заверил в своей любви. А назавтра король велел канцлеру, пришедшему за Екатериной, чтобы препроводить ее в Тауэр, убираться ко всем чертям и выбранил вслед, назвав мерзавцем, мошенником и болваном. Вот так Екатерина Парр едва не положила голову на плаху и побывала на волосок от смерти.

Отшумела в это царствование война с Шотландией, и еще одна, короткая и глупая, с Францией, из-за ее покровительства Шотландии, но события внутри страны складывались на редкость неблагоприятно и оставили несмываемые пятна на ее истории, а потому я не стану рассказывать о том, что делалось за границей.

Еще один-другой кошмар, и царствование Генриха подойдет к концу. Жила в Линкольншире одна женщина, Энн Эскью, которая держалась протестантского учения, за что муж, ревностный католик, выгнал ее из дому. Энн приехала в Лондон, где за нарушение шести статей ее заключили в Тауэр и там пытали, надеясь, возможно, что она от страха назовет имена заслуживающих наказания людей или возведет на кого-нибудь напраслину. Женщина терпела мучения без единого стона, и в конце концов комендант Тауэра приказал своим солдатам оставить ее в покое. И тут два присутствовавших при сем священника, сбросили сутаны и принялись собственноручно вертеть колеса дыбы и терзать Анну, раздирая на части ее тело и ломая ей кости, так что на костер ее после пришлось нести в кресле. Сожгли ее вместе еще с тремя несчастными: дворянином, священником и портным, и жизнь пошла своим чередом.

То ли король начал побаиваться всесилия герцога Норфолка и его сына графа Суррея, то ли они его чем-то обидели, но он решил и их обоих отправить следом за многими, уже покинувшими этот мир. Первым допрашивали сына — разумеется, невиновного — он держался стойко, и, разумеется, был признан виновным, и, разумеется, казнен. Затем взялись за отца и тоже отправили его на тот свет.

Однако не за горами был и смертный час самого короля, назначенный ему владыкой более могущественным, и земля наконец смогла от него избавиться. К тому времени он весь раздулся, так что на него было страшно смотреть, а ногу ему продырявил огромный свищ. Когда стало ясно, что он вот-вот испустит дух, послали за Кранмером, который находился в своем дворце в Кройдоне, и тот сразу же примчался, но король уже утратил дар речи. К счастью, тут же он и преставился. было ему пятьдесят шесть лет, из которых он царствовал тридцать восемь.

Нашлись писатели из числа протестантов, превозносившие Генриха Восьмого за то, что при нем совершилась Реформация. Но важнейшие заслуги в этом деле принадлежат не ему, а совсем другим людям, преступлениям же этого чудовища нет никаких оправданий, и тут уж никуда не денешься. И то, что был он кровопийцей и злодеем, настоящим извергом рода человеческого, и запятнал историю Англии кровью и грязью — чистая правда.

Глава ХХІХ. Англия при Эдуарде Шестом (1547 г. — 1553 г.)

Согласно последней воле Генриха Восьмого до совершеннолетия его сына (в ту пору десятилетнего) управления страной был назначен совет из шестнадцати человек и еще один из двенадцати в помощь первому. Самым влиятельным среди советников был граф Хартфорд, юного короля, который без проволочек торжественно препроводил племянника в Энфилд, а оттуда сразу же в Тауэр. Юный король скорбел об отце, и в ту пору это сочли знаком великой его добродетели, но мы не станем на этом долго задерживаться, — ведь и простые смертные подчас точно так же горюют.